Судя по карте, мы должны были уже подойти к озеру, но кругом была плоская равнина, и никаких намеков на берега и характерное углубление не было. Сбиться с курса было довольно трудно, потому что слева шла высокая горная гряда, а уйти вправо нам мешало море. Мы барахтались в снегу уже больше часа, а озеро все не показывалось. Наконец кто-то предложил сделать привал. Мы в изнеможении легли на спину около какой-то скалы и посмотрели на небо.
— Ребята, а уже понемногу светает, — заметил Синицын.
И точно. Через пять-семь минут воздух вокруг нас окрасился розовыми лучами находившегося еще за горизонтом солнца. От первобытной тишины звенело в ушах. И вдруг звон в ушах прибавился. Я прислушался: писк-звон то пропадал, то появлялся снова в типичном ритме полета подмосковного комара. И вдруг прямо на нос мне сел… комар! Ничего себе: на Шпицбергене повсюду еще лежит толстый слой снега, весна только начинает себя показывать, а в тундре уже появились комары.
А солнце между тем уже показало свою макушку над горной грядой, и тишину тут же нарушило пение жаворонка. Нет, конечно, это был не жаворонок, а шпицбергенская пеночка — первый вестник весны — возвратившаяся из теплых краев. Ее песню подхватила подруга, другая, третья, и вот воздух наполнился многоголосым щебетаньем, похожим на щебетанье стрижей или ласточек над куполом старой церкви.
Солнце уже поднялось окончательно, и, осмотревшись, мы двинулись в путь, постоянно сверяясь с картой. Наконец мы увидели, что местность стала понижаться.
— Борис, давай бури. Это лед, — приказал Соколов.
Синицын снял с плеч бур и резво воткнул его в снег. Скоро он уперся в твердое покрытие и стал пробуксовывать. Синицын вынул бур, и на снег упали черные комочки грунта.
— Какое озеро, мы бурим тундру. Боря, смотри, в лицо брызнет нефть, — пошутил Павел Сериков.
Синицын сделал еще несколько попыток бурения, но везде натыкался на грунт.
— Так где же это чертово озеро Эрдмана? — взмолился Соколов.
Все молчали. Судя по окружению, озеро было рядом, но до льда и до воды мы так и не добрались.
— Надо возвращаться. Прошло четыре часа, как мы ушли. Воронуха, наверное, уже беспокоится.
Мы тронулись в обратный путь, и с трудом волоча ноги, ежечасно отдыхая, еле «приволоклись» до шлюпки. По палубе «іуреева» нервно вышагивал Воронуха, в голове которого, возможно, зародилась не одна «дурная» мысль о причинах нашего долгого отсутствия. Тут же на море обрушился «заряд», и «Гуреев» с Воронухой исчезли из вида.
Наше полусуточное путешествие не увенчалось успехом. Но озеро Эрдмана было через две недели обнаружено с воздуха по характерному пятну. На льду озера тоже появились полыньи. Голец там действительно был, но не в таких уж фантастических количествах, как мы ожидали.
А ночной поход по тундре Эрдмана и встреча шпицбергенского рассвета навсегда остались в моей памяти.
Арктика не любит шуток и самонадеянности. Она постоянно напоминает о себе людям, заставляет их быть собраннее, внимательнее, всегда готовыми к неожиданностям. Шпицбергенская «полярка» и нам подбрасывала сюрпризы, которые, к счастью, заканчивались благополучно. По отношению к некоторым другим полярникам, к сожалению, этого сказать нельзя.
Незаживающей до сих пор раной стала гибель двух вертолетчиков, вызванная аварией управляемой ими машины. Это случилось в марте, особенно богатом оттепелями, метелями и неожиданной сменой погоды. В этот день прилетел из Москвы самолет. Он привез с материка новую смену шахтеров и должен был забрать с собой тех, у кого срок командировки на Шпицбергене кончился. Три вертолета то и дело поднимались с аэродрома Лонгиербюен и брали курс то на Пирамиду, то на Баренцбург, развозя людей и грузы, стараясь сделать свое дело в срок, чтобы не задержать вылет рейса.
Все экипажи, набранные из Липецка, Воронежа, Тамбова и Ярославля, получили достаточный опыт работы в арктических условиях и уверенно летали практически по всему периметру архипелага. Вертолеты, как утверждали, были далеко не новыми, они побывали в боевых действиях в Афганистане, но свой ресурс еще не исчерпали. Одному из экипажей предстояло сделать последнюю ходку в Пирамиду и забрать там последнюю партию горняков. При заходе на вертолетную площадку, расположенную на самом краю бухты Мимер, обрамленную со всех сторон крутыми отвесными горами, их застала первая волна «заряда» выпущенной из «небесной пушки» снежной «шрапнели», в которой сразу теряется видимость и визуальная связь с землей. Сделав слишком крутой вираж, вертолет задел лопастью скалу и рухнул на лед. Погибли двое членов экипажа, молодые и веселые ребята. Баренцбург и Пирамида долгое время пребывали в трауре.
В августе в консульство позвонил А. П. Назаренко и попросил меня срочно прилететь в Пирамиду в связи с несчастным случаем, в результате которого погиб 46-летний начальник порта. В происшествии был замешан финский гражданин, и прежде чем на месте трагедии должна была появиться норвежская полиция, нужно было попытаться провести собственное расследование. Не скрою, на беспристрастное отношение сотрудников конторы губернатора априори мы не очень-то надеялись.
Обстоятельства гибели начальника порта были совершенно нелепыми и тривиальными. Накануне в порту Пирамиды неожиданно появилась иностранная яхта, управляемая двумя финскими гражданами. На небольшом суденышке, оснащенном, правда, самым современным навигационным оборудованием, финны прошли Балтийское и Северное море, обогнули Скандинавский полуостров и благополучно пересекли океан. Радость от свершения такого подвига была, очевидно, непомерной, и они пригласили к себе на борт начальника порта, бывалого ленинградского моряка и портовика, и других сотрудников причала.