Повседневная жизнь советского разведчика, или Скан - Страница 124

124

— Эх, дорогие мои Иваны! Много вы мне крови попортили, но я не держу на вас зла. Скучно мне будет без вас. Ох, как скучно!

Уезжать с архипелага ему явно не хотелось.

На смену ему прибыл бывший военный прокурор Одде Блумдаль, тоже в преклонном возрасте, но полная противоположность своему предшественнику: с юношеской хрупкой фигурой, аскетическим лицом, интеллигентными манерами, он производил впечатление студента-гимназиста начала XX века и, казалось, мало подходил для суровой и сложной работы на Севере. (В фильме «Остров сокровищ» ему пришлось бы играть юнгу Джима.) Но норвежцы скроены из крепкого материала, и О. Блумдаль в «сжатые сроки» сумел доказать всем, что он вполне достоин своего предшественника, несмотря на свой мальчишеский дискант и внешнюю скованность.

Кстати, должность сюссельмана котируется на чиновничьей бирже Осло весьма и весьма высоко. После отъезда Л. Элдринга из Лонгиербюена в Осло был объявлен конкурс на замещение освободившейся вакансии, в котором участвовали 12 человек. К финишу добрался О. Блумдаль.

На первой четверговой встрече Л. Элдринг долго и внимательно присматривался ко мне, вероятно, пытаясь составить первое впечатление о вновь прибывшем на архипелаг старшем «кэгэбисте».

— Вы знаете, господин Григорьев, — сказал он, хитро улыбаясь, — я пока не могу рассматривать вас в качестве вице-консула, потому что никаких указаний по поводу вашего приезда на Свальбард я из Осло еще не получил.

— Странно, — ответил я. — Уведомление в МИД Норвегии должно было уже поступить недели две-три тому назад. Поручение на этот счет из Москвы советскому послу в Осло Анатолию Тищенко было дано в конце января.

— Может быть, может быть, но я до сих пор никакими сведениями о вас не располагаю.

— Что ж, подождем. Надеюсь, вы меня, как частное лицо, пока не арестуете?

— Ха-ха-ха! Нет, конечно, господин Григорьев, вы можете спокойно перемещаться по территории архипелага и… и выполнять… гм-м… свои функции. — Сюссельман дружески похлопал своей здоровенной ручищей по моему плечу.

Я не стал говорить Элдрингу о том, что накануне отлета из Москвы я имел разговор с советником нашего посольства в Осло Сережей Комиссаровым, который проинформировал меня, что МИД Норвегии 11 февраля, то есть за десять дней до моего прибытия на Шпицберген и за месяц до четверговой встречи, принял соответствующее уведомление и проинформировал об этом контору губернатора на Шпицбергене. Начинать знакомство с сюссельманом с того, чтобы уличать его во лжи и ставить тем самым в неудобное положение, было, на мой взгляд, не разумно.

Следующую четверговую встречу Л. Элдринг начал с информации о том, что он получил наконец информацию о моей аккредитации и считает вопрос исчерпанным.

В ходе непродолжительного — около восьми месяцев — общения наши отношения с сюссельманом не стали дружескими, но довольно теплыми. Думается, что Элдрингу нравилось, что я не появлялся в Лонгиербюене в состоянии опьянения, не подкрадывался к его чиновникам, не пытался споить их «столичной» и выманить у них «страшные» тайны. Он уважал мое служебное положение и правила игры, установленные задолго до нашей с ним встречи.

Осуществляя свое «дипломатическое наступление» на русские поселки, Л. Элдринг в какой-то момент переусердствовал и начал «перегибать палку», явно вмешиваясь во внутренние дела российской администрации. Как мне теперь представляется, он, по всей видимости, выполнял «указиловку» из Осло.

Он много встречался с жителями Баренцбурга, интересовался их жизнью, деталями быта и повсюду подчеркивал, что русская община не должна считать себя на архипелаге обделенной, он всегда готов прийти ей на помощь и в его лице они могут всегда рассчитывать на поддержку.

После одной такой «эриксгаты» к нам в консульство пришел директор рудника А. С. Соколов и встревоженным тоном доложил, что сюссельман хочет смонтировать на главной улице поселка почтовый ящик, в который всем его жителям предлагается опускать все свои замечания и предложения об устройстве своей жизни на архипелаге.

В следующую четверговую встречу Л. Элдринг подтвердил это свое намерение, подкрепив его аргументацией, что это — наиболее демократичный способ общения с населением.

У меня сразу возникла ассоциация с нашим сумасбродным царем Павлом I, который в первые годы своего царствования распорядился перед окнами своего царского дворца поставить ящик, чтобы жители Петербурга опускали в него письма к царю с изложением своего мнения по тому или иному вопросу государственного устройства России и порядков в столице.

Я рассказал Элдрингу об этом начинании русского царя и задал ему вопрос:

— И вы знаете, чем все это кончилось?

— Нет, — признался сюссельман. — Так чем же все это кончилось?

— А кончилось все это тем, что однажды из ящика извлекли записку, в которой было написано: «Царь — дурак». И Павел I тут же отдал указание убрать ящик.

Сюссельман замялся и постарался перевести разговор на другую тему.

Сознаюсь, что получилось несколько грубо, но умный Л. Элдринг отлично понял подтекст ситуации и больше никогда не вспоминал об этой идее.

Маниловщина на Шпицбергенщине

Все суета, все люди суетны и тщеславны.

Джером К. Джером

Хозяином на советской территории Шпицбергена был учрежденный в незапамятные годы трест «Арктикуголь». Первый директор рудника в Баренцбурге исполнял в 30-е годы обязанности советского консула. Потом эту должность стали замещать профессиональные дипломаты — как правило, либо проштрафившиеся чем-то, неудобные для начальства, либо выработавшие свой потенциал и собиравшиеся уходить на пенсию.

124